Кафка сидел на уступе, где раньше находилась горгулья, сбитая последней бомбардировкой и с высоты полуразрушенного собора мрачно взирал на ночной город. Его черный, рваный по краям плащ сбился комком и неудобно упирался в спину. Кафка не поправлял его. Он страдал.
Вдруг неземное сияние озарило его убежище. С темного неба, сверкнув, как звезда, спустился на собор матерый человечище.
- Кафка! - сказал он, выставляя вперед грудь в простой рубахе с нашитой эмблемой - буква Т со стилизованной бородой.
- Толстой! - воскликнул Кафка, - Лев Николаевич, - чтобы не путаться, добавил он.
- Твоим злодействам и пафосу пришел конец! - сказал Толстой, указывая на него пальцем, - Опростись!
Кафка взбежал на стену и угрожающе зашевелил усиками.
- Твой удар опрощения не действует на звероформы! - зашипел он, - Мое устройство Вертаракана слишком примитивно.
Он подобрал с земли гнилое яблоко и сожрал его с хрустом.
- Тогда приготовься к познанию силы исторической необходимости! - Толстой сжал кулаки и напрягься. Его тело начало светиться.
- Остановитесь! - крикнул человек, из неоткуда возникший между ними.
- ДАНИИЛ ХАРМС! - в один голос воскликнули Кафка и Толстой.